Поющие в терновнике. К. Маккалоу. Выписки из книги.

«Никому и никогда не испытать чужую боль, каждому суждена своя».


«Тебе этого не понять, моя Мэгги. О том, как умирает мысль, которой нельзя было родиться и уж тем более нельзя было позволить ей окрепнуть».


«А всё же память неосязаема, как ни старайся, подлинное ощущение не вернёшь, остаётся лишь призрак, тень, грустное тающее облачко».


«Время уже не отсчитывало секунды, но хлынуло потоком, и захлестнуло его, и потеряло смысл, осталась лишь глубина неведомого доныне измерения, более подлинная, чем подлинное время».

«Он ударил каблуками каурую кобылку и пустил её вскачь по дороге к реке, оставив Мэгги позади, его душили непролитые слёзы. Если б можно было разрыдаться! Ибо лишь теперь, вместе с запахом цветов, которые скоро украсят гроб Мэри Карсон, его оглушило сознание неизбежности. Придётся уехать, и очень скоро. Слишком много нахлынуло мыслей и чувств, и все они ему неподвластны. Когда станут известны условия этого неправдоподобного завещания, его ни на день не оставят в Джилли, немедленно отзовут в Сидней. Немедленно! Он бежал от своей боли, никогда ещё он такого не испытывал, но боль не отставала. Нет, это не смутная угроза в далёком будущем, это случится немедленно. Ему ясно представилось лицо Пэдди – с какой гадливостью он посмотрит и отвернётся. Нет, теперь его, преподобного де Брикассара, уже не будут радушно встречать в Дрохеде, и никогда больше он не увидит Мэгги».

« - Послушай, Мэгги, это просто такая полоса, веха на пути к тому, чтобы стать взрослой. Когда ты станешь взрослой, ты встретишь того, кому суждено стать твоим мужем, и тогда будешь слишком занята устройством своей жизни и если изредка вспомнишь меня, то лишь как старого друга, который помогал тебе пройти через мучительные потрясения, неизбежные для каждого, кто становится взрослым. Только не привыкай к романтическим мечтам обо мне, это не годится. Я никогда не смогу относиться к тебе так, как будет относиться муж. Я совсем не думаю о тебе в этом смысле, Мэгги, понимаешь? Когда я говорю, что люблю тебя, это не значит – люблю как мужчина. Я не мужчина, я священник. Так что не забивай себе голову мечтами обо мне. Я уезжаю и сильно сомневаюсь, что у меня будет время снова приехать сюда, хотя бы ненадолго.

     Плечи её опустились, словно груз оказался слишком тяжёл, но она подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо».

«Вдали от матери, от братьев и Люка, от всего того, что бездумно и безжалостно распоряжалось её жизнью, Мэгги сделала открытие: есть на свете досуг, свобода, праздность; и точно в калейдоскопе, в её сознании стали складываться, сменяя другу друга, совсем новые мысли и представления. Впервые ум её поглощён был не только работой. И она с удивлением поняла, что непрерывный чисто физический труд – самая прочная преграда, какую способны воздвигнуть люди, чтобы не давать себе по-настоящему мыслить».

«Она оцепенела, не слушались ни ноги, ни разум, ни сердце. Вот он, Ральф, он пришёл за нею, почему же она ничего не чувствует? Почему не бежит навстречу, не кидается ему на шею, почему нет той безмерной радости, кода забываешь обо всём на свете? Вот он, Ральф, а ведь только он ей в жизни и нужен – разве она не старалась целую неделю внушить себе обратное? Будь он проклят, будь проклят! Какого чёрта он заявляется как раз теперь, когда она стала наконец вытеснять его если не из сердца, то хоть из мыслей? А теперь всё начинается сызнова! Оглушенная, злая, вся в испарине, она стояла и тупо ждала и смотрела, как он, высокий, стройный, подходит ближе».

«Нелегко освоиться с этой новой Мэгги, у которой высокая грудь, тонкая талия и пышные бёдра, но он освоился, потому что заглянул ей в глаза, и там, словно лампада в святилище, сияла его прежняя Мэгги. В неузнаваемом, тревожно переменившемся теле – тот же разум и та же душа, что неодолимо притягивали его с первой встречи; и пока он узнаёт их в её взгляде, можно примириться с новой оболочкой, победить влечение к ней».

«Что такое сон? – спрашивала себя Мэгги. Благословение ли, передышка в жизни, отголосок смерти или докучная необходимость?»